Скоро ОТАРИК будет ВЕЗДЕ!

Я ругал его за то, что, обвиснув дряблыми мышцами, он отчаянно молодится

Когда человек отчаянно молодится, он отчаянно некрасив. Я ругал его за идиотскую, беспомощную программу на радио «Алла». Когда программа идиотская и беспомощная, она всегда, знаю по себе, прикрывается претенциозностью, от чего становится еще более идиотской и беспомощной.

Я ругал его за то, что на потеху сомнамбулическим юношам он воплощает собой дикий однополый драйв, отчего, во-первых, сомнамбулических юношей все больше, во-вторых, они научились не стесняться своих глупых амбиций.

Я ругал его за то, что он делал вид, будто не понимает, что искусство призвано пробираться через житейский бурелом, а не заманивать на задворки парка мальчика по имени Кирилл с пушком на щеках. Я ругал его за то, что, располагая вкусом, натренированным на западе, он по-советски не знает меры, что, проповедуя хороший стиль, он делает это не стильно. Я ругал его за то, что, будучи издерганным декадентом, он изображает из себя титана духа, тогда как титан духа в нашей местности я (правда, изредка декаденствующий и всегда дерганый).

Я ругал его за демонстрацию убежденности, что он способен приносить сердечную музыкальную, мыслительную радость, какую он может приносить только пустым сердцам, лишенным музыкальности, не способным мыслить.

Мне кажется, слово «ругал» здесь не очень подходит. Скорее, подтрунивал. Теперь, когда он в реанимации и не первую неделю, и вопрос стоит так – отойдет ли он после инсульта или нет, выкарабкается или нет – теперь я слышу и читаю на каждом шагу (несколько раз даже в эфире нашей радиостанции): так ему и надо. Когда я слышу это, меня оторопь берет.

Где ваше сострадание, спросил я у женщины, дозвонившейся в эфир и верещавшей о том, что это Бог наказал Моисеева за пропаганду садомии, за грязь, которой он вымазан и пачкал других. Я повторил: где ваше сострадание и женщина взвилась. Ее прервали, но она нашла меня в сети и накатала полное ненависти письмо, которое завершалось словами: «Вы такой же, как он, сдохнете оба». Я не бог весть какой моралист. Размножаются инфузории туфельки, не знающие жалости, но при этом выдающие себя за безбрежно верующих. Но вера и желание кому-то смерти, мне кажется, не сочетаются. И такая вера саморазрушительна. Меня всегда занимала концепция веры, но я отложу этот разговор.

Сегодня я хочу, чтобы Моисеев, которого я не понимаю и не принимаю, выздоровел, вернулся и берег себя. Для себя и для тех, кто его понимает и принимает. Вот такая у меня старомодная концепция веры. Люди должны жить долго и счастливо. Максимально долго и желательно, чтобы счастливо. И теперь мне наплевать, мужчина Моисеев или что-то другое.